Салимов удел [= Жребий; Судьба Салема; Город зла; Судьба Иерусалима ] - Стивен Кинг

Теперь, когда все было известно, она вновь обрелахладнокровие и время пожалеть о брошенном ленче, съеденном лишь наполовину.

40

— Но в Уделе нет биллиардной, — сказал Марк. — Ближайшая — вГэйтс-Фоллз. Разве он туда пойдет?

— Нет, — согласился Джимми. — Уверен, что нет. Но бывает,биллиардные столы ставят дома.

— Да, я знаю.

— И вот еще что, — прибавил Джимми. — Еще чуть-чуть, и я этоухвачу.

Он откинулся назад, прикрыл глаза и положил на них ладони.Еще что-то — ассоциирующееся у него с пластиком. Почему с пластиком? Бываютпластиковые игрушки, пластиковые столовые приборы для пикников, пластиковыезимние чехлы для лодок…

И нежданно-негаданно в мозгу у Джимми оформилась картинка —задрапированный от пыли здоровенным куском пластика биллиардный стол и голос:«Ей Богу, надо его продавать, пока сукно не заплесневело… Эд Крейг говорит,может заплесневеть, но это был стол Ральфа…»

Джимми открыл глаза.

— Я знаю, где он. Я знаю, где Барлоу. Он в подвале пансионаЕвы Миллер.

Джимми знал, что это правда: думая об этом, он ощущалнеоспоримую правоту.

Марк сверкнул глазами:

— Пошли.

— Подожди.

Джимми подошел к телефону, нашел в справочнике номер Евы ибыстро набрал. На звонки никто не ответил. Десять гудков, одиннадцать,двенадцать. Он испуганно опустил трубку на рычаг. У Евы снимали комнаты поменьшей мере десять человек, в основном — старики-пенсионеры. В доме всегдакто-нибудь да был. Всегда — до этого дня.

Джимми взглянул на часы. Четверть четвертого, а время летелотак быстро…

— Пошли, — сказал он.

— А как же Бен?

Джимми мрачно ответил:

— Позвонить мы не можем — у тебя дома не работает телефон.Давай поедем прямо к Еве. Если мы ошиблись, дотемна останется еще уйма времени.Если нет, мы вернемся, прихватим Бена и остановим моторчик Барлоу, мать его заногу.

— Дайте, я надену рубашку, — сказал Марк и убежал покоридору в ванную.

41

На стоянке у пансиона все еще стоял ситроен Бена,облепленный теперь сырыми листьями с вязов, затенявших засыпанную гравиемплощадку. Поднялся ветер, зато дождь кончился. Вывеска, гласившая «КомнатыЕвы», со скрипом раскачивалась в сером дневном свете. В доме царила зловещаятишина. Джимми мысленно провел аналогию, и его зазнобило: пансион как две капливоды напоминал дом Марстена. «Интересно, — подумал Джимми, — а тут кому-нибудьслучалось наложить на себя руки?» Наверное, Ева знала, но Джимми думал, чтотеперь-то она едва ли будет очень разговорчива…

— Это было бы идеально, — сказал он вслух. — Устроитьрезиденцию в местном пансионе и затем окружить себя своими чадами.

— Точно не нужно съездить за Беном?

— Позже. Идем.

Они вылезли из машины и прошли к крыльцу. Ветер теребилодежду, ерошил волосы. Все тени поблекли, а дом, казалось, надвинулся нанепрошенных гостей.

— Чувствуешь запах?

— Да. Такой густой…

— Ты готов?

— Да, — твердо ответил Марк. — А вы?

— Надеюсь.

Они поднялись на крыльцо, и Джимми подергал дверь. Кактолько они переступили порог неисправимо чистой большой кухни Евы Миллер, в носшибанула вонь открытой помойной ямы, только запах был сухим, словно прокопченнымвременем.

Джимми припомнил свой разговор с Евой — было это четыре годаназад, сразу после того, как он начал практиковать. Ева пришла провериться. Онамного лет была пациенткой отца Джимми, и, когда его место занял сын — пустьдаже сменивший камберлендскую приемную — она без смущения пришла к нему. Онипоговорили про Ральфа (и тогда уже двенадцать лет, как покинувшего земнуююдоль), и Ева рассказала Джимми, что призрак Ральфа до сих пор обитает в доме:время от времени она обнаруживает на чердаке или в ящиках письменного столачто-нибудь новое, временно позабытое. И, конечно, биллиардный стол в подвале.Ева сказала: и впрямь, надо бы от избавиться от этого стола — он толькозанимает место, которое сгодилось бы на что-нибудь другое. Но его покупалРальф, и Ева просто не могла заставить себя дать объявление в газету илипозвонить на местное радио в программу «Янки-торговец».

Они прошли через кухню к двери в подвал. Джимми открыл ее.Пахнуло густым, почти непреодолимым смрадом. Джимми ткнул в выключатель, нобезрезультатно. Конечно! Разве Барлоу мог не сломать его?

— Оглядись, — велел Джимми Марку. — У нее должен бытьфонарик, или свечи.

Марк принялся шнырять по кухне, выдвигая ящики и заглядываяв них. Он заметил, что вешалка для ножей над раковиной пуста, но не задумалсянад этим. Сердце мальчика больно, медленно бухало, как обернутый толстойтряпкой барабан. Марк сообразил, что подошел к дальней, заброшенной границесвоего терпения, к пределам стойкости. Он уже утратил способность рассуждать имог только реагировать. Мальчику все время мерещилось, что краем глаза онулавливает какое-то шевеление, и он резко оборачивался, но ничего не видел.Опытный солдат распознал бы симптомы, сигнализирующие о начале боевойусталости.

Марк вышел в коридор и осмотрел стоявший там комод. Втретьем ящике обнаружился длинный фонарик на четырех батарейках. Марк вернулсяс ним в кухню.

— Джимми, вот…

Раздался грохот, потом — тяжелый удар.

Дверь подвала была открыта.

А снизу неслись крики.

42

Вновь Марк переступил порог кухни в без двадцати пять.Футболка была окровавлена, в пустых глазах — тупое непонимание и потрясение.

Вдруг мальчик закричал.

Звук с ревом поднялся из живота по темному тоннелю горла,протиснулся между напрягшимися челюстями. Марк кричал, пока не почувствовал,что мозг частично освободился от безумия. Он кричал, пока не охрип, пока вголосовых связках осколком кости не засела страшная боль. И, даже выплеснуввесь ужас, всю ярость и разочарование, какие сумел, мальчик не избавился отстрашного давления, которое волнами поднималось из подвала, от сознания, чтоБарлоу где-то там, внизу, а до захода солнца осталось всего ничего.

Марк вышел на крыльцо, хватая широко раскрытым ртомпронизанный ветром воздух. Бен. Нужно привести Бена. Но от некой страннойлетаргии ноги мальчика словно налились свинцом. Что толку? Верх одержит Барлоу.Они, наверное, были не в себе, когда пошли против него. А теперь Джиммизаплатил сполна. И Сьюзан. И святой отец.